Из библиотеки я вышел, капитально нагруженный. Теперь, по задумке, нужно доставить это богатство домой, разложить на столе и с разбегу нырнуть в море новых знаний. Я так делал перед первыми тремя курсами и всегда был очень доволен результатом. Две недели до начала занятий лениво полистаешь учебники, не торопясь решишь десяток-другой задач, — вот уже и втянулся в процесс, в настоящую учёбу войдёшь легко, как нож в масло.
Но сегодня меня совершенно не тянуло к этому делу. И вообще, домой идти не хотелось. Покурив на библиотечном крыльце, я направился в магазин, хоть сегодня и не моя смена.
Зашёл в общий вход, не в служебный. Через весь торговый зал уже раззмеилась очередь. С трудом угадал, что её голова — в отделе молочки. Очередь стояла покорно, негромко переговариваясь, скандалить не собиралась. “Профессура!” — любовно говорит наша завмаг, Людмила Степановна.
К ней как-то заходила подруга, тоже завмаг, но с другого конца города. Посидели они за рюмкой чая, поболтали о том, о сём. Пошли зал смотреть. В зале, как обычно, очередь. А то и не одна. Пойди, пойми, сколько их, если они всегда переплетаются, змеи эти, как в брачный период. В общем, зал полон народу и — почти полная тишина.
— Ничего себе! — говорит подруга. — А чего это они так тихо стоят? Друг на друга не орут, завмага не зовут, книгу жалоб не требуют?
— Так ведь контингент какой? Профессура! Орать и кулаками махать не приучена, — ответила Людмила, обводя материнским взглядом толпу.
— Да, повезло тебе. А у нас каждую неделю то витрину выставленную чинить приходится, то прилавок. А жалобная книга… премий за последний год не видели, в общем.
И то верно — завмагу нашему повезло. Вокруг магазина — несколько НИИ, да ещё и университет. В домах поблизости живут преподы, кандидаты и доктора наук, СНС-ы да МНС-ы. Профессура, одним словом. Грех жаловаться.
Отпрашиваются у начальства с обеденного перерыва “на пару часов, в магазин по-быстрому сбегать”. Приходят, находят хвост очереди, занимают. Кто-то встречает знакомых, начинает с ними лёгкий трёп. Другие достают из своих портфелей какое-нибудь “Знамя” или “Новый мир”, пытаются из них узнать, как раньше люди жили и как им самим жить дальше.
Почти в самом хвосте очереди я увидел дядю Женю, уткнувшегося в свежую “Дружбу народов”.
— Дядь Жень, привет. Вы тут чего раздобыть взлонамерились?
— Да вот, сыр обещают.
— Какой?
— Что значит, какой?
— Ну, “Российский” там, “Пошехонский”, я не знаю… “Голландский”, может.
— А! — просиял дядя Женя. — Вон ты о чём. Да кто ж его знает. Сыр, и всё. И потом, какая разница?
— И то верно. Отпускать не начали ещё?
— Нет, видишь ли… Говорят, до обеда завезли, но вот что-то всё никак не начнут.
— Ну ладно, вас понял. Разрешите исполнять?
— Да ну что ты, не стоит беспокоиться. Сейчас они, я думаю…
Я не стал выслушивать дядьженины гипотезы. Знаю эту кухню, поэтому уверен: что бы он ни думал, всё равно — мимо.
Прошёл за прилавки, толкнул дверь “Только для персонала”. В лицо дохнуло магазинным смрадом. Поднялся на второй этаж, в грузчицкую. На лавке перед шкафчиками валялся Лёха, глубокомысленно уставившись в потолок и отправляя вверх одно кольцо табачного дыма за другим.
— Трудишься? — спросил я, сгружая в свой шкафчик тяжеленную сумку с учебниками.
— Буквально горю на работе. Будем знакомы: Герой Комунести Чегокуда.
— Очень приятно. А там дядя Женя в очереди чалится. Сырку хочет.
— Классно. Передавай ему привет. Вот такой. Нет во-о-от такой. — Лёха развёл руки шире и чуть не грохнулся с лавки.
— Следи за собой, будь осторожен… — продекламировал я, выходя из раздевалки.
— Эй, чертила, ты “Ожог”-то дочитал? — крикнул мне Лёха вслед.
— А то!
— Ну, возвращайся тогда, обкашляем, — и Лёха отправил к потолку новое кольцо.
В разделочной подсобке я обнаружил Раюху и сразу понял, что сыра очередь дождётся нескоро. Раюха… лежала на лавке и пускала к потолку кольца табачного дыма, вот чем она занималась.
— Раюха, ты должна сделать Лёхе предложение. Я так думаю!
— О, Физик, привет! А ты чего припёрся? Сегодня же не твоя смена. И с каких таких мне Лёхе предложение делать?
— Мне кажется, из вас очень крепкая ячейка общества сложиться может. У вас много общего.
— Пусть обломается. Не для него этот цветок заколосился.
— Вот сейчас Людмила придёт и колосок-то твой пообтреплет. Там очередь уже из магазина торчит.
— Да пошла она в жопу, погремушка старая, — спокойно отреагировала Раюха. — А очередь сама дура. Сыра того — кот наплакал. Пять брусков.
Впрочем, Раюха таки встала с лавки и направилась к разделочному столу.
— А по сколько в руки? — спросил я.
— По двести пятьдесят приказано.
— Ну вот видишь. Человек сто всё равно осчастливишь. А колоска на всех не хватит, тут ты права.
— Сам-то чего пришёл? Со мной поздороваться? Или отрезать тебе?
— С тобой поздороваться. Отрежь, конечно.
Раюха одним красивым и сильным движением ножа отделила от бруска кусок сыра, бросила на весы.
— Шестьсот. Хватит?
— Вполне. Спасибо, родная!
Раюха молниеносно завернула сыр в серую обёрточную бумагу, быстренько кинула на счётах и написала результат на обёртке. Я забрал сыр и повернулся уходить. На сумму не смотрел — кому это сейчас интересно?
— Девяносто семь, — крикнула мне вслед Раюха.
— Чего?
— Девяносто семь теперь осчастливлю. Ты за троих урвал.
— Вот такое я говно. Кстати, а что за сыр-то?
— В смысле?
— Ладно, плюнь, — сказал я и пошёл в зал.
Дядя Женя уже стоял далеко не в хвосте. Но и к голове ни на сантиметр не приблизился, конечно. За время моего пути змея смогла подрасти. Я вытащил его из очереди, сунул сыр в руки.
— Ой, да что ты! Совсем не нужно было! — завыступал было дядя Женя. Потом спохватился и начал благодарить, звать в гости и желать успехов в надвигающемся учебном году.
Раньше мне это даже нравилось. Какая-то моя собственная значимость из-за всего этого проглядывала. Разные забавные истории происходили.
Пришёл я пару месяцев назад на экзамен по ОВТА с перевязанной ногой и костылём. Препод так и взвился от сочувствия:
— Что случилось?
— Да вот, в магазине грузчиком подрабатываю, колбаса на ногу упала.
— И много колбасы?
— Восемьдесят три кило.
— Подумать только, восемьдесят три кило колбасы упало на ногу… — пробормотал этот гуру тензорного анализа.
И дальше совсем невнимательно слушал мои рассуждения о дивергенции векторного поля, всё думал о чём-то, шевелил губами и качал головой. А отдавая зачётку, уточнил:
— Пьяный, небось, был?
— Не без того, — подтвердил я.
Теперь такие истории и вечная благодарность профессуры за самую пустяковую помощь уже не вызывает у меня никаких эмоций. Так что отправил я дядю Женю в кассу и пошёл опять в грузчицкую.
Кроме Лёхи там уже сидел Петька. И не просто сидел, а и откупоривал.
С ним пить хорошо. В том смысле, что себя контролировать не надо. Петька всё проконтролирует так, что сам всё выжрет, а тебе только пригубить достанется.
— О! Физик! А ты чего припёрся? Сегодня ж не твоя смена, мы на тебя не рассчитывали! Да, Историк? — подмигнул он Лёхе.
— Не бубни, Петька. Наливай, а то уйду.
Дерябнули. Занюхали рукавами. Закурили.
Мы с Лёхой завязались про “Ожог”. Ну что, тебе понравилось? Спрасюешь! А тебе? Ну дак! А помнишь, как?.. Так ещё бы!..
Петька переводил взгляд с меня на Лёху, явно заинтересованный.
— Это вы про что? Про книжку?
— Ага, аксёновский роман, “Ожог”, не читал?
— Эх вы, студенты. Книжки, лекции, студентки… А у меня — как у латыша, член да душа, — горько заключил Петька.
— И выпил не в очередь, — констатировали мы с Лёхой в один голос.
Петька — очень славный, весёлый и добрый. Он всего лет на десять старше нас с Лёхой, а выглядит на все сорок. Рано остался сиротой, жил с бабушкой. Когда ему было шестнадцать, бабушка устала терпеть и сдала его в ЛТП, на лечение. Вылечить Петьку там не смогли, зато сумели отоварить подкованным сапогом по лицу, так что теперь один его глаз навечно весело и изумлённо распахнут и не двигается, как стеклянный. Петька всегда и очень искренне готов прийти на помощь, но все этой помощи избегают как огня: толку от него в любом деле — чуть, а вреда — бесконечность в потенциале.
— И что, толстая книга? — поинтересовался Петька.
— Ну как… Средняя. Страниц пятьсот.
— Ух, твою ж.., — выдохнул Петька не очень вовремя, так что очередная стопка не в то горло вошла.
Постучали ему по спине, прокашлялся. Посидел несколько секунд, осмысливая, и сказал задумчиво:
— А я тоже один раз книжку читал.
Посидел молча, убедился, что заинтриговал, и продолжил неторопливо:
— Меня сестра к себе на ужин позвала. У неё ж всё нормально: дом, муж, дочка. Не то, что у меня, латыша… Ну вот. Я после работы в душ сходил, расчесался, галстук надел. Такой, на резиночке. Пришёл к ней. Вовремя причём. А я тогда не знал, что в гости не надо вовремя приходить. Ещё не готово, надо подождать пятнадцать минут, ты вот сюда проходи, сюда садись, я сейчас… И усвистала на кухню. Ну сел, сижу. В галстуке, как чудак. Смотрю — книжек целый шкаф. Дай, думаю, попробую. Взял первую попавшуюся. Викентий Вересаев. Ну и имечко, думаю. Значит — классика, надо читать. Читал, читал, читал, читал, читал, читал…
Петька замолчал, вылил остатки себе в стопку, опрокинул, выдохнул.
— …читал, читал… Три страницы прочитал! Думаю: “да что ж ты, мать твою в гроб!”. Перелистал всю книжку: ни одной картинки! Плюнул, поставил её на место, а тут уж сестра за стол позвала. Посидели нормально, выпили. Потом уже не читал никогда. Сестра больше в гости не звала, да и вообще, не было случая.
— Зря ты, Петька, — заявил Лёха. — Ты всё-таки попробуй ещё. Не Вересаева, поинтереснее что-нибудь найди. Одну книжку прочтёшь, другую, и…
— Что “и”? Ну что “и”, Лёха? — вдруг вскинулся я. — Что будет? Вот мы с тобой прочитали Аксёнова, обкончались все, и что с того? Что изменилось?
— Ну как что, — растерялся Лёха. — Что-то новое о мире узнали, поняли какие-то вещи, по-другому на людей взглянули, на страну, в конце концов.
— Да? Ну вот посмотрел ты на мир глазами Аксёнова. И что? Мир лучше стал, страна изменилась? Или ты понял, как её изменить? Понял, как самому измениться, чтобы настоящим стать? Да ни хера подобного. Просто ты узнал, что у цвета говна больше оттенков, чем ты раньше думал, вот и всё твоё открытие. Как и моё, конечно. И как мы своё открытие будем в светлое будущее преобразовывать, какими трансформаторами?
Лёха насупился, Петька встревоженно смотрел на нас, не зная, чем помочь. Он не любил и боялся любого шума и суеты. Особенно, если не понимал, чем они вызваны.
— Физик наш с недотраху сегодня, похоже, — попытался Петька разрядить ситуацию, — Ты его, Историк, не замай. И вообще, хорош вам тут выяснять. Давайте-ка лучше…
Петька потянулся к своему шкафчику, достал ещё одну, сорвал пробку натренированным ногтем.
— Давай, Физик, ещё по маленькой?
— Не, Петро, я больше не хочу. Вы давайте уж сами. А я пойду, по магазину пройдусь. Узнаю, какие новости. Прости, Лёх. Чего-то я правда сегодня… Не того…
— Говорю же: с недотраху! — радостно провозгласил Петька, будто имел хотя бы малейшее понятие об этом вопросе.
Я пошёл в мясницкую. Перед плахой стоял Филька, задумчиво опершись руками и подбородком на гигантское топорище. Именно такими топорами сносили головы с плеч, я уверен. Рядом на полу валялась говяжья полутуша. Филька, семидесятилетний якут, мог стоять так очень долго. Сам он с полутушей не управится, но и помощи просить не приучен. Его кредо: вот станет невтерпёж, тогда и поработаем.
Мясо привозят почему-то по ночам. Обычно — говядину, полутушами. Иногда — новозеландских баранов, целиком завёрнутых в целлофан. Никогда — наших родных якутских оленей, не говоря уж о сохатых. Говорят, олени идут на экспорт. Говорят — в Голландию. Знают, коль говорят.
Я ухватил полутушу крюком за шею, втащил на плаху.
— О, Физик, привет. А ты чего тут? Сегодня ж не твоя смена, — разлепил глаза Филька, почувствовав движение рядом.
Ответа дожидаться не стал. Коротко хекнув, всадил топор в позвоночник покойной животины. Потом ещё раз, и ещё. Полутуша развалилась пополам. Я поворачивал куски так и эдак, а Филька садил топором, с полуприкрытыми глазами. В итоге мясо было поделено. Это пойдёт в зал, на талоны профессуре, а вот то останется здесь, своим. Дальше Филька начал управляться сам. Он укладывал очередной шмат мяса на плаху и быстрыми точными движениями отсекал от него килограммовые куски. Можно было не взвешивать, в каждом — по килограмму, месячная норма в лицо. Ну, плюс-минус, конечно, но очень небольшой.
— Мастер ты, Филька, — в сотый раз восхитился я.
— Да чего там, — снисходительно отозвался он. — Постой тут с моё, тоже научишься.
— Не, я уж как-нибудь обойдусь без этой науки. Не знаешь, Филь, чего в магазине нового?
Филька задумался, опять облокотившись на топор и закрыв глаза. Стоял долго. Я уж подумал: всё, опять уснул. Но нет, подал голос:
— А ничего нового, по старому всё.
— Ну ладно, бывай тогда, — я направился было прочь.
— А, вспомнил! В овощной кедровые шишки завезли.
— Ни фига себе! Что-то я не припомню, чтоб раньше завозили. Надо брать.
— Ага, — согласился Филька. — Надо.
Овощной ларёк стоял отдельно от магазина. Когда я вошёл, Галка скучала в одиночестве: напарница на больничном, а покупатели в очередь за гнилой морковкой не выстраивались. Поэтому мне она обрадовалась довольно искренне.
— Здорово, Физик! Какими судьбами? Сегодня ж не твоя смена.
— Да вот, решил проведать лучшую подругу. Чего тут у тебя нового?
Галка обвела руками вокруг себя:
— Да откуда тут новому взяться?
— Филька сказал, вам кедровые шишки завезли.
— Чего-о-о? — изумилась Галка. — Филька остатки башки пропил наконец-то? Ну, поищи, может найдёшь.
А действительно, чего тут нового можно найти? Ящик с луковой шелухой. Немного сморщенной морковки в другом ящике. Попахивающая проросшая картошка. Бочка с ядрёно просолеными огурцами, с плёнкой хорошей плесени на рассоле. Несколько ящиков с ананасами в углу. Их в последнее время прут из Вьетнама. И стоят они дешевле картошки. Говорят, так получилось, потому что ананасы на гвозди выменивают. Знают, раз говорят.
Стоп. Ананасы!
Я начинаю хихикать, а потом и ржать в голос. Галка сначала не понимает, смотрит на меня, потом переводит взгляд в угол, на ананасы, и тоже смеётся:
— Так вот ты какой, филькин кедр!
— Филькина шишка, — уже почти взвизгиваю я.
Тут в окошко просовывается профессорская голова, просит “наскрести нормальной картошечки хоть на супчик”. Галка суставом мизинца аккуратно вытирает слёзы из уголков глаз, чтобы не потекли “стрелки”, склоняется над ящиком с картофельными ростками.
Я ухожу из овощного, возвращаюсь в магазин, выхожу на эстакаду. Мне в спину кричит Людмила Степановна:
— Физик, ты чего тут? Сегодня же не твоя смена. Сходи в грузчицкую, позови этих охломонов. Сейчас молочка придёт, пусть разгрузят.
— Ага, — не двигаюсь я с места, а сам думаю: “Да какой я вам физик!..”
Вижу, как к эстакаде бежит Лёха. Домой, видимо, успел сгонять, за какой-то надобностью. Шибко бежит, перед самой эстакадой споткнулся и чуть не влетел под швартующийся фургон с молочкой. Я протянул ему руку, помог забраться наверх.
— Ты слышал, слышал? — задыхаясь повторял Лёха. — Переворот! Горбачёва арестовали! В Москве танки! Слышал?
Лицо его горело огнём, как будто опалённое взрывной волной оттуда, из далёких столичных замесов.
— “От имени и по поручению молодежи Симферополя и Ялты, я сейчас обоссу всю вашу революцию”, — вспомнил я вполголоса.
— Чего? — не расслышал Лёха. — Я не понял, ты про переворот слышал?
— Да услышал вот, услышал. Угомонись. Я тут подумал… Петька же наверняка после второй уже дрыхнет там в раздевалке. Давай я, наверное, схожу, переоденусь. Помогу тебе молочку разгрузить.
— На фиг тебе надо? — удивился Лёха. — Не твоя же смена сегодня.
— Да хер с ней, со сменой, — опять было взорвался я, но тут же спохватился и сказал почти виновато: — Понимаешь, дружище… Домой почему-то совершенно не хочется.
