Говоря словами замечательного Александра Мелихова, «Вирджиния Вулф: моменты бытия» — очень симпатичная книга. Её не назовёшь филологическим откровением, в ней нет мощного авторского дыхания, как у биографов Быкова или Прилепина, нет новой оптики для рассмотрения всем давно надоевшего мифа, как у Басинского. Эта книга — довольно стандартный биографический очерк, на добрую половину состоящий из цитат Вирджинии (из рассказов, романов, эссе, писем и дневников) и её окружения. Именно этим она, эта книга, и симпатична, как мне показалось.
Потому что тщательно препарировать судьбу «готической мадонны» — это значит напрочь увести читателя от волшебства её текстов, которое проявляется только когда читатель — один на один с нелепым, на первый взгляд, смешением далеко отстоящих друг от друга ощущений и вспышек памяти, составляющих её романы.
В сборнике эссе «Обыкновенный читатель» Вирджиния приводит слова некоего Сэмюэла Джонсона:
Мне доставляет радость общаться с обыкновенным читателем, ибо в конечном итоге это благодаря его здравому смыслу, его не испорченному литературными пристрастиями вкусу, судят люди о праве поэта на поэтические лавры. За ним последнее слово, после того как умолкнет суд тонких ценителей художественного и несгибаемых приверженцев науки.
И дальше Вирджиния дополняет уже от себя:
В отличие от критика и ученого, читатель вечно стремится по наитию, неведомо из какого сора, сам для себя создать целую теорию писательского ремесла. Поглощенный чтением, он день за днем словно ткет полотно – пусть оно не очень ладно скроено, зато занятие это каждый раз доставляет ему минутную радость.
Это очень важная мысль: именно читатель вершит главный суд над автором, научные изыскания — штука нужная, но всё-таки вторичная, не основная. И вот книга Александра Ливерганта направлена к Обыкновенному Читателю, помогает ему прикоснуться к текстам Вирджинии и получить наслаждение (а не отскочить, дуя на обожжённые её модернистским языком пальцы). Книга обладает тем свойством, что влечёт к (пере)прочтению Вирджинии Вулф. Это ли не настоящая задача писательской биографии?
Но зачем? Уже восемьдесят лет назад полоумная шестидесятилетняя старуха набила камнями карманы пальто и утопилась. Что она нам?
И вот здесь я бы обратил внимание на отношение Вирджинии к русской литературе. На этом отношении Александр Ливергант делает акцент неоднократно на протяжении всей биографии. Вирджиния кропотливо изучала наших классиков (пробовала учить и язык, но не слишком успешно) и… постоянно ставила их в пример своим коллегам, сравнивала их и находила наших соотечественников гораздо более мощными, правдивыми и интересными авторами на фоне викторианской и эдвардианской английской литературы. Из полусотни написанных ею за десятилетие критических эссе девятнадцать посвящены русской литературе — чуть не половина!
Нет, я не делаю из этого вывод, что Вирджиния — «наша» и поэтому нам нужно её читать. Во-первых, не такая уж она и «наша» — наш Серебряный век, похоже, не произвёл на неё особого впечатления. Вирджиния в своих интересах ограничивалась «сливками» русской литературы: Тургенев, Достоевский, Толстой, Чехов. Важно другое: она взяла нашу традицию, переложила её на своё восприятие и отсюда вывела свою уникальную поэтику. То есть, модернистские изыски британской литературы растут из золотого века русского романа чуть ли не в большей степени, чем из собственно британской традиции.
А теперь сделаем ещё шажок. В то время, как англоязычная литература активно пользовалась русским наследием и порождала интереснейшие литературные практики, у нас шла ломка литературы, встраивание её в единый шаблон соцреализма. Как результат — мы потеряли не только связь с западным модерном, но и своих модернистов задвинули куда-то на закоулки мироздания. И теперь, когда модерн вернулся на прилавки наших книжных… да ещё с пост-модернистским хвостом… мы не очень понимаем, что с этим всем делать. Мы в массе своей ограничены реалистической парадигмой, требующей сюжета, определённой драматургии, взаимоотношений и развития персонажей, и так далее.
Только не подумайте, что я сейчас выступаю против реализма как такового. Да ни в жизнь! Я о том, что, оставаясь в рамках только лишь реалистической парадигмы, мы многое теряем, не знаем, не понимаем, не чувствуем тех поэтических возможностей, которые модернисты сумели выжать из своих текстов. Как результат — прустовщина, джойсовщина, томасманновщина и вулфовщина (как Вирджинии, так и Томаса) — ощущаются нами то ли как забавная шутка, то ли как откровенная издёвка.
Дальше — больше. Фолкнер и южные готы? Сэлинджер? О чём всё это и как это можно читать? «Бесконечная шутка» — важнейший роман конца тысячелетия??? Вы издеваетесь?
Видели ли вы, как люди уходят из зала на «Древе жизни» Теренса Малика? Так же, как сорок лет назад уходили с Тарковского. Бессюжетность воспринимается как нереалистичность, поэтому мы предпочитаем смотреть 100500-ую инкарнацию «Короля Льва» (будь то «Матрица» или «новый Бондарчук»). Поэтому когда фильм «Часы» о/по Вирджинии получает кучу Оскаров, мы радостно бежим «на Кидман и Стрип», но выходим из зала слегка ошарашенными: что это было?
Ну да, каюсь, я сгущаю краски. На самом деле всё не так печально. Однако то, что в массе мы потеряли, не прожили как следует, вычеркнули из поля зрения литературный модернизм — это всё-таки факт, и факт нерадостный. С этим можно жить, но жизнь несколько блекнет. В искусстве мы ограничиваемся потреблением историй как таковых, фабул и сюжетов, зачастую отбрасывая за ненадобностью всё то, что мощные авторы типа Водолазкина вписывают в подтекст, нередко опираясь на те самые модернистские практики, разработанные век назад Вирджинией Вульф сотоварищи.
Мы думаем, что их время давно прошло, но на самом деле для нас оно ещё толком не наступило.«Миссис Дэллоуэй сказала, что сама купит цветы». Хотим понять, что такого классного в этой фразе (Бог мой, она прекрасна так же, как `Call me Ishmael`!)? Хотим её не прочитать, но прочувствовать? Книга Александра Ливерганта — классное подспорье, вот и весь мой сказ на сегодня.
