Водолазкин меня не отпускает. После «Авиатора« честно пытался переключиться на других авторов, но дальше двух страниц не продвинулся (отнюдь не от того, что тексты были плохими).
А тут ещё один хороший человек сказал, что из Водолазкина его любимая вещь — «Брисбен». Ну, и всё. Решено.
Тут надо сказать, что я не брался за Водолазкина очень долго. Уже вышел как раз-таки «Брисбен», когда я только-только нырнул в «Лавра».
И хоть я не читал никаких рецензий и критики, но как раз о «Брисбене» до меня постоянно доносился какой-то гул недовольства. Мол, не тот уж Водолазкин, не поражает, не внушает, исписался и всякое такое прочее.
Ну и ладно. Всё равно ведь после «Лавра» и «Авиатора» нельзя вот просто так взять и не прочесть «Брисбен». Прочёл. Имею сказать простое.
Я не знаю, в чём причина недовольства, слышанного мною. И уточнять не хочется.
Этот роман не стал для меня любимым у Водолазкина. Для меня у него вообще нет любимого романа. Его книги (в том числе «Иди бестрепетно») в моём восприятии пока что плавно перетекают друг в друга, вот какая штука. Они не разделяются на отдельные сущности.
Его главный герой довольно пассивен и этим мне симпатичен. Я его понимаю и очень чувствую. Его герой живёт, изумлённо разглядывая мир. Не сказать, что уведенное ему всегда сильно нравится, но он не засучивает рукава, чтобы показать миру кузькину мать при каждом случае дискомфорта от увиденного. Он наблюдает. Не Чайлд-Гарольд, в общем.
Но удивительное дело — мир очень часто откликается именно водолазкинскому герою, а не байроновскому. В «Брисбене», например, музыка выходит на уровень шопенгауэровский, то есть представляет собой реальную возможность восприять мировую волю напрямую, без посредников. И именно водолазкинский герой (хоть Лавр, хоть Платонов, хоть Яновский) получают возможность соприкоснуться с миром непосредственно. Зачем? Не знаю, но я бы с удовольствием попробовал.
Ещё в романах Евгения меня завораживает спокойствие. Собственно, оно связано с вышесказанным, видимо. Ну, не получится вдумчиво наблюдать мир, размахивая кулаками, выкрикивая бессвязное и колотясь сердцем. Из-за этого умиротворяющего спокойствия мне совершенно не хотелось дочитывать «Брисбен». Я растягивал его, прикладывая неимоверные усилия. Ставил порог: не больше двух главок в день, но частенько ловил себя на десятой и спешно откладывал книгу в сторону.
А ещё мне очень нравится, что всё это очень непохоже на меня. Мой темперамент, какая-то пафосность, тот самый чуть ли не байронизм-шиллеризм, меня самого частенько раздражают. С книгами Водолазкина я отдыхаю от себя, оставаясь в темах, мне совершенно интересных.
Напоследок — маленький пример. О той самой ложке, что в «заголовке» поста.Если вы читали «Брисбен», то знаете, что главный герой в раннем детстве ворует в кафе-мороженом ложечку. Это реальный случай из жизни автора, Евгений неоднократно упоминает об этом в своих интервью. И что делает Водолазкин? Подробно (но при этом очень кратко) описывает этот случай в романе, расставляя очень понятные всем акценты. Так, что эпизод звучит очень близко для каждого читателя, да ещё и двигает сюжет вперёд, становится неотъемлемым кирпичиком здания. И всё это — очень спокойно, реалистично, без излишних воздыханий и, упаси Боже!, морализаторства.
А я тоже украл в раннем детстве ложечку. Не в кафе, а в машине у друга моего деда. Такая ложечка, походная, складная, на манер перочинного ножа. Я незаметно вытащил её из кармашка в чехле жигулёвского кресла, привёз домой и тут же закопал где-то в кладовке, чтобы не дай Бог не наткнуться на неё невзначай.
Это чего, больше сорока лет уже прошло? Никто этой ложки, конечно, не хватился. Ну, то есть, наверное, в какой-то момент заметили пропажу, вздохнули, матюгнулись, да и забыли думать, а потом давно уже умерли.
А я не забыл. И даже пытался слить свою вину в канаву, думал избавиться от неё через текст. Так появилась моя «Женщина-жираф». Совершенно вывернутая, до неузнаваемости, история, с притащенными внезапно Кубой и ЮВА, многословная и пафосная…
Нет, так тоже можно, я ж не отрекаюсь. Просто после очередного подобного выплеска с мышечной болью (в прямом смысле, как после длинного забега впервые за десять лет) для меня теперь есть отменный и неотменяемый заземлятор: книга Водолазкина. Ныряешь, выныриваешь, поворачиваешься на спину и плывёшь, совсем не помогая течению. Смотришь в небо. А что при этом на обложке написано — мне уже окончательно не важно.
