Философские трактаты существуют для того, чтобы находить в них истину и ответы на главные вопросы, на которые ни наука, ни религия дать ответ не в состоянии.
Это заблуждение. Которое распространено очень широко. Что и понятно.
Первое, что узнают о философии: она суть любовь к мудрости. А значит, занимаются ею мудрецы, и слово их — слово истины, мудрость, воплощённая в буквах.
Ошибка очевидна. Ещё Сократ, чуть не две с половиной тысячи лет назад указывал на неё:
— Я не мудрец, — говаривал он. — Я только стремлюсь к мудрости, только люблю её. А если оракул и называет меня мудрейшим из живущих, то только от того, что я единственный из ныне живущих во всей полноте осознаю своё невежество и некомпетентность в большинстве ключевых вопросов миропонимания.
Ну хорошо, не так он говорил, но очень близко к тому. Но то когда было! Что-то же ведь изменилось за истекшие века? Давайте посмотрим.
Истина окончательная и бесповоротная
Совсем недавно, когда я был вьюношем со взором горящим, повсюду мой взор натыкался на разнообразные плакаты. Миру — мир. Экономика должна быть экономной. И вот это вот всё. Нередко попадались на глаза и такие слова:
Учение Маркса всесильно, потому что оно верно.
Так сказал дедушка Ленин в своей статье «Три источника и три составных части марксизма» (1913). И здесь вот что интересно. Плакатики эти были развешаны по стенам такого общества, что и Маркс, и дедушка Ленин сильно бы удивились, попав в него на недельку. Уж не знаю, понравилось бы им или нет, но удивило бы вне всяких сомнений. И верность марксового учения, не говоря о его всесильности, вызвало бы немалые сомнения у обоих.
Но сама эта установка, что существует некое всесильное учение, пусть и не марксово, пусть Маркс-Ленин-Сталин-Мао ошиблись, но где-то оно есть… может быть, только в потенции, но нужно лишь окунуться в море этих неудобочитаемых талмудов, написанных за две с половиной тысячи лет, и всесильное учение, единственно верное, обязательно проклюнется… Эта установка на окончательную философскую систему, говорю я, впихнутая в мозг моего поколения через плакаты — она искажает сам смысл философии, заставляет искать то, чего в ней никогда не было, и приводит в отчаяние толпы простецов, желающих приобщиться мудрости через буквы.
Маркс и Гегель
Маркс — великий мыслитель, чего уж там. Несмотря на все очевидные ошибки. Главная ошибка заключалась в том, что он открыл зерно своего учения не столько пролетариям (им не очень-то до не него было, по правде сказать), сколько тому самому капиталу. И капитал отчётливо понял, что нельзя доводить пролетариат до состояния, когда нечего терять, кроме цепей. И сделал всё, чтобы пролетариат исчез как активная сила, чтобы на его место пришёл средний класс, консьюмеризм (=потреблятство), дикое невежество на фоне всеобщей грамотности, и всё такое прочее.
Другими словами, учение Маркса оказалось не всесильным потому, что его пророчества не сбылись в момент изложения его мыслей, а отложились по времени, сведясь к нулю в силу объективных законов развития общества, которые Маркс в его время разглядеть просто не смог.
Гегель, не менее великий и конечно, мудрейший (хотя бы потому, что писал так заумно, что читать его, в отличие от Маркса, практически невозможно), так вот Гегель ошибся ещё смешнее. Он ведь тоже разработал всесильное учение, потому что ни грамма не сомневался в его верности. И это удивительно. Как такой невероятно мощный мозг не увидел очевидное противоречие в своей собственной системе?
Ведь он что придумал? Что мир развивается от начальной точки возникновения бытия через невероятно длинную, но всё-таки конечную вереницу борьбы противоположностей к моменту истины, к моменту актуализации Мирового Духа, когда все тезисы и антитезисы будут исчерпаны и сольются в окончательном синтезе этого самого победившего Абсолюта. Это очень красивая система, которая объясняет, почему предшествующие были ошибочными. Они просто не могли быть иными, они соответствовали (каждая) своему моменту развития мысли, Абсолюта, текущему состоянию Мирового Духа на этом пути.
И что же? А то, что учение говорит: эта самая вожделенная актуализация Абсолюта должна была произойти в момент выхода трудов Гегеля в печать! Не правда ли? Куда ещё развиваться мысли и Мировому Духу, если все противоречия сняты панлогизмом, очередное единственно верное и всесильное учение разработано?! Ан нет. Вместо актуализации Абсолюта мы получили уже в следующем поколении трёх философов сомнения: Маркса, Ницше и Фрейда, и противоречия стали только нарастать и глобализоваться. Ну, и кровушки полилось сильно больше, чем бывало прежде.
Локк и Беркли
Джон Локк в в 1690 году издаёт свой «Опыт о человеческом разумении», над которым работал почти два десятка лет. Это один из тяжеловесных философских талмудов, при этом один из немногих, которые можно прочесть даже без особой специальной подготовки. Более того, это одна из книг, которая до сих пор воспринимается совершенно актуальной, практически не устаревшей. Ну, разве что специалист в эпистемологии… или гносеологии, это уж как вам больше понравится… Не нравится ни то, ни другое? В общем, учёный, изучающий процесс познания как таковой, современный учёный, говорю я, возможно и даже наверняка обнаружит там массу косяков и безнадёжно устаревших концепций. Но для подавляющего большинства современных читателей книга будет по-прежнему познавательной и даже увлекательной. Что уж говорить о её первых читателях? Даже злопыхатели (а их у Локка, отца либерализма, поборника веротерпимости, и человека вообще бунташного, хватало) ничего не могли возразить по существу сказанного.
Целых двадцать лет. Пока Джордж Беркли не издал своего «Трактата о принципах человеческого знания».
И одним маленьким замечанием о том, что не может представить себе абстрактного треугольника, отец Беркли поставил под сомнение все стройную и кажущуюся незыблемой локковскую теорию познания. И сделал он это так ловко, что человеческая мысль сделала крутой поворот от жёсткого рационализма к не менее жёсткому скептицизму, к кантовской критической философии, и далее везде.
Шопенгауэр, Гегель и Кант
А уж как Шопенгауэр восхищался Кантом, создавая свою собственную философскую систему! Разумеется окончательную, единственно верную и, видимо, всесильную.
При этом Шопенгауэр просто исходил на яд, истерически брызгал слюной, нападая на ближайших «наследников» Канта: Фихте, Шеллинга и, в особенности, Гегеля. Гегель (в понимании Шопенгауэра) — это такой шарлатан, который своё невнятное бормотание пытается выдать за философию, да ещё и основанную на учении великого Канта! Ах он, греховодник.
«Да он же не понял ни слова из кантонского учения!» — визжал Шопенгауэр (горячо мною любимый) и объяснял, как на самом деле следует Канта и его критическую философию понимать. И при этом, ничтоже сумняшеся, сам написал стостраничный очерк, посвящённый… ошибкам Канта. Очень аргументированный очерк, надо сказать.
Стоит ли говорить, что окончательность системы самого Шопенгауэра продержалась совсем недолго? И один из его обожателей, Фридрих Ницше, очень скоро сбросил своего кумира с пьедестала и пошёл своим путём, не похожим на все предыдущие.
Да что же это такое?! Величайшие из величайших не успевали толком изложить свои мысли на бумаге, как тут же их окончательные системы рушились под критикой врагов, друзей и чуть ли не случайных прохожих.
Lost in translation
Кстати, есть ещё один тонкий момент, к которому нужно бы подойти издалека. Начнём с того, что Аристотель никогда не говорил:
Платон мне друг, но истина дороже.
Так написал не Аристотель, а вовсе даже Сервантес в своём «Дон-Кихоте». Аристотель же говорил, как обычно, более сухо и академично. Но мысль его была ровно той же:
Может быть, полезнее рассмотреть и исследовать воззрение, полагающее высшее благо в общем [в идее], хотя подобное исследование затруднено тем обстоятельством, что учение об идеях было выставлено людьми мне близкими. Но лучше для спасения истины оставить без внимания личности, в особенности же следует держаться этого правила философам, и хотя Платон и истина мне дороги, однако священный долг велит отдать предпочтение истине.
1096a. Никомахова этика, книга 1, §4. Переводчик мне неизвестен
Или даже так:
Лучше все-таки рассмотреть [благо] как общее [понятие] (to kalholoy) и задаться вопросом, в каком смысле о нем говорят, хотя именно такое изыскание вызывает неловкость, потому что идеи (ta eide) ввели близкие [нам] люди (philoi andrcs). И все-таки, наверное, лучше — во всяком случае, это [наш] долг — ради спасения истины отказаться даже от дорогого и близкого, особенно если мы философы. Ведь хотя и то и другое дорого, долг благочестия — истину чтить выше.
1096a. Никомахова этика, книга 1, §4. Перевод Н. В. Брагинской
Чувствуете, к чему я клоню? Ну конечно же! Проблема перевода. Философы говорят такими понятиями, который с трудом и большими искажениями переводятся на другие языки. Более того, переводчики вполне могут добавить словечко-другое и от себя, а то и вымарать словечко, которое показалось им не слишком важным. Так кого же мы читаем, читая философов?
Я честно пытался, открыв «Никомахову этику» в оригинале, найти это место и понять, есть там имя Платона или нет. И не смог. Попробуйте вы, вдруг получится?
Преодолевая себя
Людвиг Витгенштейн несколько лет работает в Кембридже под началом Бертрана Рассела, разрешая фундаментальные логико-математические проблемы. Настолько фундаментальные, что они сами по себе способны изменить миропонимание и течение всей человеческой мысли. В какой-то момент Рассел с изумлением обнаруживает, что его любимый ученик, сходив на фронт Первой Мировой войны в составе вражеской австро-германской армии, и даже побывав в плену, вернулся оттуда с великим «Логико-философским трактатом» под мышкой. Одним из самых коротких изложений великих философских систем.
Начиная с элементарного тезиса «Мир есть всё то, что имеет место», Витгенштейн приходит к не менее простой мысли «То, о чём нельзя сказать, следует обойти молчанием». Правда, всё это сказано на немецком. Но между этими двумя простыми фразами на немецком скрыта настолько оригинальная и сильная философия, что Расселу и прочим англосаксам мгновенно приходит в голову, что надо бы всё это дело перевести на английский. Казалось бы: чего проще? И автор владеет английским, и англоязычные его друзья не чужды немецкому. Но перевод малюсенькой (по философским меркам) книжицы требует огромного количества усилий, занимает несколько лет (сейчас не вспомню точнее), а результат Витгенштейна всё равно полностью не удовлетворяет. Потому что его философия такова, что в ней важны малейшие смыслы и оттенки мысли. Эти оттенки жили в его голове на родном ему немецком языке. А когда возникла необходимость перевести эти оттенки на другой (очень, кстати, близкий) язык — задача оказалась трудной, и трудной весьма.
Ну да ладно! Главное, что:
[…] истинность размышлений, изложенных на этих страницах, представляется мне неоспоримой и полной. Посему я уверен, что отыскал, в существенных отношениях, окончательное решение поставленных проблем. И если в этом я не ошибаюсь, то второй факт, обеспечивающий ценность данной книге, таков: она показывает, сколь малого мы достигаем, разрешив эти проблемы.
Людвиг Витгенштейн. Из предисловия к ЛФТ. Вена, 1918 год
Заметили, да? Ещё одна, окончательная, верная и всесильная система построена. Витгенштейн внезапно бросает занятия философией (насколько я помню его биографию, даже преподаёт в начальной школе), а оно и понятно: зачем теперь, когда все проблемы разрешены? Но потом потихонечку к философии возвращается и в 1953 году, через два года после смерти философа в печать выходит второй его труд, «Философские исследования». Написана книга задолго до выхода в свет, предисловие к ней — ещё в 1945 году. И в этом предисловии Витгенштейн говорит:
Четыре года назад у меня был повод перечитать мою первую книгу (Логико-философский трактат) и пояснять её идеи. Тут мне вдруг показалось, что следовало бы опубликовать те мои старые и новые мысли вместе; что только в противопоставлении такого рода и на фоне моего прежнего образа мыслей эти новые идеи могли получить правильное освещение.
Людвиг Витгенштейн. Из предисловия к ФИ. 1945 год
Ибо, вновь занявшись философией шестнадцать лет назад, я был вынужден признать, что моя первая книга содержит серьёзные ошибки.
Вот как бывает в философии. Один и тот же автор выходит из Первой Мировой войны с неоспоримой истиной, а из Второй Мировой — с пониманием ошибочности прошлых взглядов. На место идеального языка ЛФТ приходят языковые игры ФИ. Это настолько крутой поворот, что даже осознать его непросто, даже если изучить оба небольших труда досконально. При этом обе — именно обе! — книги остаются в сокровищнице мировой философской мысли. И как это прикажете понимать?
Интерпретации и интерпретаторы
Наконец, есть ведь и ещё одна сторона вопроса. Её очень ярко описал Булгаков в «МиМ»:
…ходит, ходит один с козлиным пергаментом и непрерывно пишет. Но я однажды заглянул в этот пергамент и ужаснулся. Решительно ничего из того, что там написано, я не говорил. Я его умолял: сожги ты бога ради свой пергамент! Но он вырвал его у меня из рук и убежал.
Будь философ хоть трижды мудрецом, пусть каждая буква его трудов будет Истиной в наипоследней инстанции, но что прикажете делать с интерпретаторами?
Взять хотя бы всё того же Ницше. До сих пор речь идёт не столько о том, прав или не прав Ницше, мудр он или безумен с рождения, сколько о том, как прикажете его понимать? О чём он вообще? Кто он? Философ, поэт, велеречивый балабол? А может он — величайший в истории гуманист? Возможно, и очень даже похоже на то, но как тогда его смогли присвоить нацисты? Очень просто: интерпретации. Ницше не заглядывал своим интерпретаторам через плечо. Ему оказалось достаточно заглянуть в глаза избиваемой лошади.
Кстати, если ещё не видели, посмотрите великолепный фильм «Туринская лошадь». И попробуйте его интерпретировать. А потом попробуйте почитать Ницше. И интерпретируйте при этом, не стесняйтесь! А потом попробуйте пересмотреть фильм. И… Да, да, да! Интерпретируйте вновь. И посмотрите: ничего ли не изменилось в ваших интерпретациях за отчётный период? Если нет — то процесс следует повторить. Или навсегда забыть о философии вообще.
Так зачем это всё?
Зачем нужна философия? К чему вся эта суета вокруг философии и философов, порождаемых ими псевдо-истин на час, если все эти системы не работают, гарантийный срок — минимален, практического толка никакого, одна сплошная головная боль и бесконечная идеальная война? Только лишь для одного: вызывать и вызывать чувство изумления там, где уже, казалось бы, всё ясно и понятно даже грудничку. Просто человек — это такой грудничок, которому всё время необходимо изумляться, чтобы оставаться человеком. Но это, пожалуй, тема для следующего разговора.
- Фильм «Туринская лошадь» в Википедии