Есть рисунки, которые известны огромному количеству людей во всём мире. Иллюстрации к «Маленькому Принцу» — из таких. Давайте попробуем взглянуть на них как на иллюстрацию к витгенштейновской логике и этике. По крайней мере, будем от них отталкиваться.
Итак, всем известная шляпа, она же — удав, проглотивший слона:
Помните, да?
Я показал моё творение взрослым и спросил, не страшно ли им.
– Разве шляпа страшная? – возразили мне.
А это была совсем не шляпа. Это был удав, который проглотил слона. Тогда я нарисовал удава изнутри, чтобы взрослым было понятнее. Им ведь всегда нужно всё объяснять.
На самом деле, нетрудно заметить, что автор рисунка ничего взрослым не объяснял. Он им показал. Это очень важный момент. Первый рисунок был считан как изображение шляпы совершенно справедливо. Ребёнок показал, что это не так. Если бы он просто сказал сквозь слёзы: нет, это вовсе даже не шляпа, а удав, проглотивший слона, то взрослые даже могли бы согласиться с ним. Но для этого им пришлось бы в своём воображении создать примерно такой же рисунок, что и второй, показать себе самостоятельно взаимоотношение между слоном и удавом, то есть — факт, в терминологии Витгенштейна.
Подумаем об истинности. Первый рисунок скорее всего изображает шляпу (хотя и вовсе не обязательно!), потому что никто не может идентифицировать вот эту точку справа, на полях шляпы, как глаз удава. Второй рисунок, сделанный ли ребёнком или в воображении после пояснений ребёнка, стопроцентно отображает слона, поглощённого удавом. Потому что оба предмета, вещи (слон и удав) здесь легко идентифицируются, между ними видно взаимоотношение, которое совпадает с «целью» рисунка, выраженном в «названии».
Но вот что очень важно. Этот (второй) рисунок истинен без всякого отношения к действительности. Нам совершенно не важно, возможно ли такое взамоотношение двух таких предметов в физическом мире, нас окружающем. Мы говорим: да, рисунок изображает именно это, а значит, он — истина. Просто потому, что он возможен. Всё, что мы можем показать — истина. Таков наш первый вывод.
Давайте теперь отвлечёмся от Принца и проверим это положение на других изображениях. Давайте, к примеру, покажем факт «Адам любит Еву». Без пошлости. Потому что если мы покажем совокупление двух этих персонажей (можете представить такие изображения), это ничего не скажет нам об их (не)любви, верно ведь?
Итак, для иллюстрации факта «Адам любит Еву» я выбрал вот такую картину:
Если мы согласимся с тем, что на картине изображены именно Адам и Ева, то она вполне показывает факт любви. По крайней мере, мне. Но вот незадача. Картина Гелия Коржева называется «Лишённые рая». То есть, художник подтверждает догадку, что мы видим именно Адама и Еву. Но «цель» изображения — вовсе не показать любовь между ними. Здесь изображено совершенно конкретное событие из их жизни, всем известное.
И вот теперь, зная это, взгляните ещё раз на картину. Уверены ли мы теперь, что Адам любит Еву? В этот конкретный момент. Я больше не могу этого утверждать. Словно куб Некера переключился в моём сознании. Картина больше не говорит о любви, потому что она не изображает (и даже не способна!) изобразить такое отношение между Адамом и Евой, чтобы я мог однозначно утверждать: он её любит!
И вот здесь второй очень важный момент. А каким же образом эта картина показывает изгнание людей из рая? Ведь мы договорились, что для того, чтобы быть истинным, изображение должно показывать взаимоотношение между предметами, факт. А какое же тут взаимоотношение между Адамом, Евой и… раем? Ведь рая никакого нет на этой картине! Да и есть ли он вообще? Почему мы смеем говорить, что «Лишённые рая» — истинное изображение?
В том-то и дело. На этой картине рай есть. С точки зрения Витгенштейна его здесь больше, чем где бы то ни было. Он полностью вытеснен автором за рамки показанного, но именно потому он обрисован здесь как нельзя более полно. Более того, его существование доказано. Именно тем, что он не показан. Если бы здесь мы добавили (как это делали другие художники) какого-нибудь разгневанного ангела… Если бы мы показали скрывающийся за горизонтом лучезарный сад эдемский… Мы бы только всё испортили. Потому что постарались бы показать непоказываемое, невыразимое, неговоримое. А о том, что нельзя показать (сказать) ясно, стоит молчать. Только так мы сможем добиться полноты высказывания об этом.
Попробую проиллюстрировать это ещё одним изображением. Что я хочу им выразить? Факт «Человек любит Родину». Смотрите, вот так я это сделаю:
На мой взгляд, это один из самых страшных кадров мирового кино. Эти собаки — они просто разрывают мне сердце. Но как это всё связано с любовью к Родине? Для любого, кто не знает, что за человек изображён в кадре, что это за берег, и вообще всю историю — никак. Для тех же, кто видел «Бег» и понимает, о чём речь, я надеюсь, мой выбор покажется совершенно справедливым.
Композиция кадра — обратна композиции «Лишённых рая». Генерал Хлудов неотрывно смотрит в сторону утерянного рая. Там — его Родина. И он, очевидно, её любит. Настолько, что в его жизни остался один только смысл: стоять на этом берегу, глядя за горизонт, угадывая очертания навеки потерянного. Родины в кадре нет, её не может быть, она — это то, что непоказываемо, несказуемо, никак не выразимо в своей целости одним мазком. Именно поэтому её здесь больше, чем где бы то ни было.
А теперь давайте вернёмся к факту «Генерал Хлудов любит Родину». Предыдущим кадром этот факт, как мне кажется, показан, а значит он — истинен. Внимание: истинен кадр! И ни в коем случае не любовь Хлудова к Родине. Потому что доведись Хлудову вернуться на Родину, произошло бы то, что происходило ранее. А мы правда готовы признать это настоящей любовью?
Любовь, рай, Родина… Мы не способны сказать что-либо о них и ещё миллионах других понятий. Мы можем только лишь показывать кадры. Любая наша фраза на эту тему — это тоже кадр, который язык позволяет нам «сделать». И сколь бы истинным ни был каждый отдельный наш кадр, чем меньше в нём будет поясняемого — тем больше мы способны будем понять, о чём говорим.