Глеб потуже затянул петлю на шее Марты и столкнул ее с обрыва. Но гиря получилась – так себе. Да, внутренности часового механизма ожили. Затрещало и завздыхало проржавевшее чрево. Но Марта конвульсивно подергивалась, стрелки двигались неровно, толчками. Кое-как часовая достигла отметки 12 и замерла в ожидании. Чуть позже, мучительно неуверенно с ней слилась минутная. Полдень. Распахнулось чердачное окошко ходиков, оттуда выскочила непричёсанная мама и хрипло пробормотала:
— Глеб… Глеб… Глебушка… Пора.
Но странным был мамин голос. Не ей он принадлежал, не ей… Но кому? Глеб задумался, растеряно поводя глазами, словно Оранжевый. Вдруг всё вокруг померкло. «Вон оно что… Пора просыпаться…» – с тоской подумал Глеб и открыл глаза.
Судя по жаре внутри ковчега, Солнце уже работало вовсю, снаружи подвывали голодные псы, а Марта упрямо тянула свою песню:
— Глеб… Глеб… Глебушка… Пора.
Поохав и прочистив горло, Глеб присел на нарах, шаря вокруг в поисках жизни. Нашел и первым делом сам проглотил пару пилюль. Только потом, почувствовав лёгкое оживление внутри, протянул Марте её порцию. Та сглотнула, взглянула мимо глебова плеча на календарь и раздвинула ноги.
— Не сегодня, милая, не сегодня… – смущённо пробормотал Глеб, рванул люк и выбрался на крышу ковчега. Солнце резануло глаза даже сквозь плотно прикрытые веки. Глеб застонал и еще немного посидел с закрытыми глазами, поочерёдно прикладывая к ним высушенное ухо Ублюдка, издохшего с неделю назад. Кажется, полегчало. Псы выли уже не жалобно, скорее, злобно. Глеб слышал, что они начали покусывать друг друга за лапы. Пора было браться за дело.
Он решился открыть глаза, поудобнее устроился на козлах и за постромки подтянул псов к ковчегу. Поочередно ослабляя и натягивая постромки, он умудрился дать всем по пилюле. Осталась одна. Хотел было сохранить для Марты, потом передумал и со злостью принялся жевать сам, упиваясь каждой калорией и хмуро рассматривая тонкую полоску леса на горизонте. За время их бесконечного пути лес не приблизился ни на йоту. Правда, он и не отдалился, но это никак не успокаивало. Как всегда по утрам, Глеба начал заедать вопрос: «А лес ли там вообще?»
— Да какая разница! Жизни-то больше нет! – крикнул Глеб во всё своё хриплое горло и изо всех сил хлестнул по песьим головам. Они дёрнули раз, другой и ковчег покатил по пустыне, ломая полозьями кафель. Глеб, неистовый погонщик, орудовал кнутом, не давая ни себе, ни бедным животным ни на минуту задуматься о цели странной гонки. Сколько продолжался путь в этом бешеном ритме, никто не понимал.
Потом свалился Пятилапый. Ковчег замер. Пятилапый, тихо плача, смотрел в глаза Глеба. Глеб отвернулся и не увидел, как остальные разорвали доходягу и умяли его за все свои прожорливые щеки. Двинулись дальше. Ещё через много часов псы остановились, как вкопанные. На их брылях пенился молочный, с малиновым вареньем, коктейль. Глеб пару раз взмахнул кнутом, но собаки не двигались, только лениво огрызались на удары. Глеб достал шокер и влупил разряд Оранжевому между ушей. Когда и с ним было покончено, тронулись вперед. Еще два раза останавливались. В конце концов в упряжке остался только Лысый. Он тянул из последних сил, прекрасно понимая, что его ждёт впереди.
И вдруг случилось невероятное: лес приблизился. Приблизился настолько, что стали видны отдельные деревья! Глеб засмотрелся на величественных гигантов, покачивающих своими зелеными кронами и проворонил коварный замысел Лысого. А тот, достигнув кромки леса, вдруг оживился, ускорился, направился к ближайшей коряге и, перемахнув через нее, остановился, как вкопанный. Ковчег, наткнувшись на неожиданное препятствие, охнул всем своим корпусом и замер. А Глеб слетел с козел и упал прямо под ощеренные клыки Лысого.
— Ну что ты, дурачок, — залепетал Глеб, — мы же дошли. Теперь выживем. И ты, и я. И Марта. Что ты?
Но Лысый упрямо тряхнул башкой и молча бросился на Глеба. Тот, изловчившись, сумел вцепиться слабыми пальцами в пёсью шею. Так они и замерли, силясь превозмочь друг друга. Зловонная слюна капала из пасти на лицо Глеба, затекала ему в рот и ноздри, заливала глаза. Он задыхался. Зверь явно был сильнее. Где-то внутри ковчега хныкала Марта. «Теперь и ей конец!» – безразлично подумал Глеб и в этот миг раздался треск электроразряда. Лысый навалился всей своей тушей на бывшего хозяина и, вздрогнув пару раз, затих.
Столкнув с себя труп, Глеб сел и уставился на существо, с любопытством крутящее в руках глебов шокер.
— Совладал! – с ноткой самодовольства заявил некто и ещё раз разрядил шокер, просто в воздух.
Что-то делало этого недочеловека свирепым на вид. То ли грязная грива спутавшихся волос, спускавшаяся ему на плечи, то ли горб, на котором восседал гигантский паук, размером в голову, непрерывно перемалывающий что-то своими челюстями.
— Ну, человече, рассказывай, чего ищешь тут. Да побыстрей, Гаврилка жрать хочет. — Незнакомец ловким движением снял со спины паука и для пущей убедительности сунул его Глебу под нос. Гаврилка заурчал плотоядно и засучил задними лапами, вытаскивая из своего чрева бесконечную нить паутины.
Глеб замер, заворожено уставившись в глаза мерзостной твари.
— Нравится? — по-своему понял его странный лесничий. — Тогда угощай, не медли, а то и ты ему по нутру, как я погляжу,.
Глеб молча подошел к начавшему холодеть телу Лысого, отстегнув ошейник, поднял его на руки и положил под ноги незнакомцу. Гаврилка спрыгнул на землю и заплясал вокруг пса, незаметно забрызгивая его своей жидкостью, моментально твердеющей на воздухе, превращаясь в плотную сеть.
— Боится, что убежит добыча, — кивнул на него хозяин. И добавил ласково: — Дурачок…
Глеба вырвало, он обвел помутившимся взглядом поляну и рухнул на плотный ковер из мха.
— Эх, бля, слабый ты, человече.
С этими словами лесной хозяин подошел к ковчегу и заглянул внутрь.
— Чего это у тебя тут? Ух, ёлкин корень, баба никак!
Лесничий юркнул внутрь и через секунду уже вытаскивал запеленатую Марту на воздух.
— Что ж ты, змей, уродуешь божье творенье. Задохнулась, бедная. Тебя ж за это Гаврилке скормить… — разглядывая Марту, приговаривал он совершенно незлобно. — Что имеем не храним… — продолжил уже шаря вокруг какого-то пня, обдирая крупные зелёные ягоды, засовывая Марте в рот.
Марта открыла глаза, поискала взглядом Глеба. Подняла вопросительно брови и вновь уснула.
— Чего это она?
— Меня покорми, расскажу.
— А если не накормлю?
— А тогда я посмотрю, что у тебя с ней получится, — дерзко ответил Глеб, понимая, что перехватил инициативу.
— Ладненько, ладненько, — запел мужичонка, торопливо шаря по карманам. Через минуту перед Глебом уже лежала какая-то тряпка со всякой снедью. — Жри, человече.
Он не заставил себя уговаривать и начал поглощать корешки, ягоды, каких-то личинок, торопливостью своей напоминая Гаврилку. Наевшись, терпеливо объяснил мужику всю премудрость обхождения с Мартой, весь её распорядок жизни.
— Капризная, чертовка, — ласково, как о Гаврилке, сказал тот. — Но ничего, воспитаем. А с тобой-то что делать?
— Да ничего. Поживу тут поблизости немного, в себя приду, авось тебе не помешаю… Лес-то не маленький.
— У-у-у, как ты заговорил, человече. Не-а, лес маленький. Очень маленький. И тебе тут делать нечего. Подбирай-ка свои мощи и топай, пока я добрый. Пойдешь туда, дойдешь до оврага… — сказал и повернулся к Глебу своим горбом.
— А дальше?
— А дальше я не знаю. Что я, дурень что ли, за овраг ходить? Смешишь, человече.
Глеб понял, что больше ничего от этого сумасшедшего не дождётся и потопал в сторону оврага.
— Эй! Человече! — окликнул его урод, когда он отошёл уже довольно далеко. — А она у тебя не еврейка часом?
Глеб оценил расстояние, отделявшее его от мужика и с выражением постучал себя пальцем по лбу.
* * *
Лес действительно был небольшим. Добравшись до края оврага часа через два, Глеб присел отдохнуть, неторопливо собирая ягоды. Неизвестно, что ждет его дальше. Из бездонного оврага веяло сыростью. Доносился запах гнили. В общем, туда не тянуло, но и сзади его ждали Гаврилка со своим полоумным хозяином. Вздохнув, Глеб встал на карачки и заглянул вниз. Там было темно, холодно и непонятно. Еще раз вздохнув, Глеб осторожно пополз.
Переставлять руки и ноги… Здорово, если это — единственная задача. Но когда это — единственная цель… Левая рука — правая нога — правая рука — левая нога — левая… Неестественно, конечно, головой вниз, но ногами вперёд — страшно. Фут за футом, настойчиво и неуклонно — вперёд. В смысле, вниз. Или всё-таки вперёд? К чёрту! Главное — неуклонно. Усталость страшная, всё — в голове, живот пустой. В глазах темно. От крови, от мыслей? Неуклонно. Зачем? Так говорила мама. Сзади — Гаврилка. А что впереди? Возможно, нет Гаврилки. Возможно — Город. Три месяца назад — возможно лес, сейчас — возможно Город. Зачем? Мама уже родила и уже совершила самозаклание. Ползи. Правая рука — левая… Лысого жалко. Когда убивал Оранжевого и остальных, жалости не было. Потому что — ради себя. Марта. Жалко, что нет рядом. Интересно, у неё была мама? Никогда не спрашивал. Ни о чём. Только по графику, не чаще. Неплохо было бы. Но там — Гаврилка. Ползи.
Когда мама рассказывала о лесе и Городе, слушал внимательно. Когда понял, что она в это верит, сказал: «Готовься, я пойду». Она обрадовалась. Перед тем, как последняя калория ее тела кристаллизовалась, он наклонился и спросил: «Ты уверена? Лес, а за лесом Город?». Она сделала вид, что не успела ответить.
Обе руки вперёд, подтянулся рывком, чувствуя, как ноги не отстают. Началась весна. Мама рассказывала, как это ни смешно. Рассказывала весну. Действительно, захватывающее зрелище. Всё расцвело и наполнилось любовью. Вьющиеся растения зашуршали вокруг него, переплетаясь. Птицы рисовали воздушный танец мягкими мазками теней на земле. Отворились норы и замелькали глаза-фонарики, выискивая сделанных по своему подобию. Шум всё нарастал и нарастал, превращаясь в грохот. Очень долго Глеб ждал пока клубок гигантских распутничавших змей откатится в сторону. Какой-то очень страстный, но слепой цветок в порыве нежности принялся кокетничать с Глебом и укусил его за ухо. Кузнечики с сухим треском залазили друг на друга, а в их бессмысленных глазах отражались Глеб, цветок, змеи, птицы… Воздух пропитался запахом спермы, Глеба мутило. Если бы рядом была Марта, он стал бы похож на кузнечика, по крайней мере, глазами. Не помня себя, Глеб полз и полз вниз-вперёд, мучительно пытаясь вспомнить, что рассказывала мама, кончается ли когда-нибудь весна…
Обе руки вперед, подтянулся рывком, но движения нет. Голова упирается во что-то. Глеб поднял голову и увидел, что барахтается, словно лягушка, в ногах какого-то мужика, а тот во все горло хохочет. Встал. Настолько опрометчиво, что мужик еле успел поддержать и усадить аккуратно на толстый моховой ковёр. Ничего не слыша и не понимая, Глеб смотрел, как встречный кивком отправил куда-то мальчишку, крутившегося тут же, а сам уселся рядом.
Мальчишка огляделся вокруг и направился, опираясь на внушительный посох, к парочке жуков, устроивших неподалеку свидание. Завидев его, самка поспешно ретировалась, а самец заскрежетал челюстями, пытаясь отпугнуть. Пацан же, взяв посох свой в правую руку, нанес им довольно мощный удар по жучиной голове. Жук отпрянул, малый повторил удар. Жук затряс башкой и рванулся вперед, успев схватить врага за руку. Лицо мальчишки перекосила боль, но он продолжал мерно наносить удар за ударом с неослабевающей силой.
— Неопытный ещё, но толк из него будет, — сказал мужик, доставая из своего портфеля ступку и пестик.
Глеб вновь посмотрел на мальчишку. Тот уже покончил с жуком и, делая вид, что не замечает боли в покалеченной руке, пилил ножом крыло насекомого. Принёс небольшой кусок мягкой ткани и передал, довольный, мужику. Потом сел на землю и начал возиться со своей раной.
— Крыло свежее хорошо, — сказал мужик, засовывая лоскуток в ступку и растирая его. — Меня вообще-то Гриммом зовут. А его — Никитой. Фонарщики мы.
Глеб запрокинул голову. Да, Солнца видно не было, а свет лился из огромного фонаря, не уступающего небесному светилу яркостью.
— Угу, за ними и смотрим. — Продолжал Гримм, набивая трубку порошком из ступки и протягивая ее Глебу. — Вот мы сейчас с тобой на Линии сидим. На Линии фонари стоят. Десять тысяч штук, вдоль всего оврага. А мы их наблюдаем. Вот этот — шеститысячный. У пятитысячного я жену схоронил. Около восьмитысячного сам помру. Никитка до конца дойдет, там село Концовка. Найдет себе бабу из тамошних, пойдет обратно, в Началовку. И всю жизнь — работа.
— И часто фонари ломаются? — спросил Глеб.
— Ни разу такого не было, да и не могут они… — сказал Гримм, а Никита поднял голову и с интересом уставился на Глеба.
— А зачем они нужны вообще?
— Так чтоб свет был.
— Для кого? Часто ты на пути встречаешь таких, как я?
— Первый раз, — задумчиво ответил Гримм и вдруг загорячился: — Да ты б не совался, куда не надо. Не твоего это ума дело.
— Ну, ладно. А что за оврагом?
— Вот, бля! Дурной ты какой-то! Я ему трубку, а он… — плюнул в сердцах фонарщик. — Пойдём, Никитка!
И сгоряча схватив сына за покалеченную руку, поволок его вдоль линии, красной змеей уходящей вдаль.
Глебу стало смешно, схватившись за живот, он катался по мху и приговаривал:
— Я ему трубку, я ему трубку…
Вскочив, приложил ладони ко рту и крикнул вслед Гримму:
— А кто их поставил, фонари эти?
Но тот уже не слышал.
* * *
Крыло действительно оказалось неплохим. В голове приятно шумело, когда Глеб пополз дальше. Уткнулся в труп жука, попытался обогнуть его, рука попала во что-то клейко-скользкое и Глеб потерял опору. Когда катился кубарем вниз, думал: «Это тебе не по Кафельной пустыне в ковчеге. Здесь всё быстрее». А следом: «И неотвратимее».
Плюхнулся в поток удивительно приятно пахнущей мутной жижи, и поплыл на спине, лениво озираясь по сторонам. Плыл долго, ни о чём не думая. Только страшновато стало, когда услышал впереди какой-то рёв. Оказалось — водопад. Глеба швырнуло вниз, замотало из стороны в сторону и выбросило на берег. Тёплый берег, покрытый кафелем.
Глеб лежал на спине, широко раскинув руки и наслаждался теплом, покоем. А как мягко, почти ласково взяли его под руки эти добрые люди, как бережно уложили на повозку, запряжённую парой ящериц. И как здорово вздремнуть под мерный скрип колёс…
Проснулся Глеб, понимая одно: он добрался! Город есть и ради этого стоило пережить и Кафельную пустыню, и лес, и овраг. Две неспелёнутые женщины умыли его, дали целых четыре пилюли жизни. Всё это они делали молча, но Глеб не спешил огорчаться. Через какое-то время появилась ещё одна женщина, одетая в золото. Она подошла к Глебу, поцеловала его и сказала:
— Вот ты и пришёл…
— Да, — пробормотал он.
Потом она отвела его в огромный зал. Они сидели в огромных креслах и Глеб лениво наблюдал странное действо, происходившее перед его глазами.
По левую руку от них появилась колонна мужчин, по правую — женщин. Два потока двинулись навстречу друг другу. Мужчины внимательно вглядывались в проходящих мимо женщин. Выбрав по каким-то, не всегда понятным, признакам себе пару, они подходили к Глебу. Тот должен был благословить их, после чего счастливая пара куда-то удалялась. Тех же, кто не смог никого выбрать, уводили в сторону огромные светловолосые люди.
— У тебя есть имя? — спросил Глеб у своей царственной соседки.
— Конечно, Познавший Путь! Меня зовут Марта.
— А есть ли у тебя мама?
— Была. Она тоже ждала тебя. Мы же не знали, кого из нас ты выберешь.
— Так ты считаешь, что я выбрал тебя?
— Но ведь ты пришёл ко мне.
Когда странная церемония закончилась, они вернулись в ту комнату, где Глеб уже был сегодня.
— Кто ты? — спросил он Марту.
— Я — Ждущая. Я — Дождавшаяся.
— Что мы видели сегодня?
— Как что? — удивилась Марта. — Жизнь. Те, что выбрали себе пару, ушли на церемонию зачатия. Если церемония закончится удачно, через год отцы совершат самозаклание, а матери будут растить детей.
— А остальные?
— Завтра их отведут на край Города. Мужчины будут валить лес, а женщины укладывать кафель.
— Но зачем?
— Ты спрашиваешь? Но ведь ты ещё не поведал нам этого! – И добавила встревоженно: — Но ведь ты знаешь? Ты не скроешь от нас Величайшей Тайны? Ведь не скроешь, Познавший Путь?
— Не скрою, — сказал Глеб, зарываясь лицом в ее мягкие золотые волосы. Ими так приятно было вытирать слезы.
* * *
— Чушь какая-то, — сказала Марта, бросая книгу на журнальный столик.
Она обернулась к Глебу:
— Ты что-нибудь понял?
— Нет, милая, — ответил Глеб, целуя ее в шею, продолжая следить глазами за появляющимися на последней странице строчками.
«От Глеба ждали открытия Величайшей Тайны еще целый год, пока он не признался в своем неведении. Еще через полгода, когда Марта родила сына, Глеб совершил самозаклание. Еще через много лет Марта построила ковчег и, совершив самозаклание, указала сыну путь через овраг…
Ступая в никуда, хватая воздух ртом, не зная, где же цель, спешим за животом…»
1999-2019
