С самого утра Санёк жил с ощущением близкой беды. За что бы он ни взялся — ноющая тоска его не покидала. Мама с утра затеяла копошение на кухне да перед зеркалом, и чуть ли не силком выставила Санька гулять.
А с кем гулять? Руся на целый месяц укатил с родителями на Азовское море. Лёха вон со своими на дачу едет, как всегда в выходные. Да и вообще, у Санька были совсем другие планы: посидеть дома, помечтать. Но разве этим взрослым объяснишь… Они всегда лучше знают, что тебе нужно и полезно.
От этих грустных размышлений его оторвал Кит, появившийся во дворе со своим отцом.
— Санёк, иди сюда, чего покажу!
Санёк подошёл к ним, все вместе сели на лавочку у подъезда и Кит начал хвастаться своими марками. Они только что ходили с отцом в “Союзпечать” и пополнили китовскую коллекцию.
Да, похвастаться Киту было чем: альбом на двадцать листов уже заполнен классными марочками больше, чем наполовину! Сначала — портреты разных знаменитых деятелей, не очень интересные. Потом серии: автомобили, танки, паровозы. От древних до современных. Закачаешься! Потом в альбоме шли всякие бабочки-цветочки. Красивые, интересные, но никак не получалось представить их живыми. Так и оставались красочными картинками на зубчатой бумаге.
Наконец, Кит добрался до главного — в конце коллекции у него хранились марки иностранные.
— Смотри, эту сегодня с батей купили!
Кит ткнул пальцем в новую красную марочку с портретом длинноволосого небритого мужика в берете и сказал:
— Сива… Правда же, бать?
— Ага, — подтвердил дядя Лёня, — она самая.
Он смотрел совсем не на марки, а на тонкую струйку дыма, поднимавшегося от сигареты без фильтра, которую он прятал в кулаке, как-будто боялся, что его застукают и отругают за курево.
Санёк удивлённо зыркнул на дядю Лёню. Чего это он? Не знает, что ли, что это — Куба? Коммунизм У Берегов Америки! Но спросить дядю Лёню ни о чём не успел. Тот докурил, сплюнул под ноги, встал с лавочки, взял Кита за руку и повёл его домой. Через пять минут дядя Лёня вышел один и отправился к себе, он жил совсем неподалёку.
Санёк тоже пошёл домой. Мама по-прежнему хлопотала по кухонно-гримёрной части, так что Санёк незамеченным пробрался в свою комнату. Он завалился на кровать, уставился в потолок и размечтался, как станет филателистом и соберёт такую коллекцию, что Киту останется только присвистнуть пристыженно. И когда он опять брякнет про “Сиву”, Санёк спокойно его поправит.
Он объяснит, что кубинцы хоть своих букв и не придумали, но русскими почему-то не пользуются, а пользуются латинскими, которые читаются вот так… Кит будет понимающе кивать, да и дядя Лёня послушает с интересом. А потом скажет Киту:
— Видишь, как надо марками заниматься? Серьёзно, до самой сути доходить. Учись у Санька, хоть он и младше тебя на целых полтора года…
И пожмёт Саньку руку с уважением.
Правда, тут же мечты эти растаяли, превратившись в досадную горечь. Потому что Санёк вспомнил: ничего этого не будет ещё очень долго. Он пытался заводить с мамой разговор о марках, но она всегда качала головой и говорила:
— Ой нет, Санёк, только не сейчас, ладно? Мне надо тебе ещё кой-чего к школе прикупить. Третий класс всё-таки…
Ну, всё в таком вот духе. И Санёк прекращал свои разговоры. Потому что знал: если продолжить канючить, это обязательно закончится мамиными слезами.
— Эх! — горько вздохнул Санёк и уставился в потолок, стараясь не думать вообще ни о чём.
И вот тут в дверь позвонили. Услышав этот звук, Санёк понял: вот она. Беда. Всё-таки пришла. Интуиция его никогда раньше не подводила.
— Сынок, открой, — попросила мама из кухни.
Он поёжился: шестое чувство — главное из всех. Но не рассказывать же маме о своём страхе, к тому же никак не объяснимом на словах. Решительно вышагнул из кровати:
— Ага, мам, сейчас открою!
Подошёл к двери, прислушался и почувствовал, что звонок вот-вот опять затренькает. Отчаянно повернул ручку и распахнул дверь, изо всех сил стараясь не зажмуриться. И обомлел.
На пороге не было беды. На пороге стоял человек из кино и книжек. На пороге стоял капитан дальнего плавания, в чёрном кителе и в такой же чёрной фуражке с огромным золотым якорем на кокарде! Да что там — у него была настоящая борода морского волка. Нет, не кудлатая пиратская, и не бродяжья щетина, как у того мужика на кубинской марке, а аккуратно подстриженная ровная черная борода на умопомрачительно смуглом лице.
— Александр? — спокойно осведомился чудесный незнакомец.
Санёк громко сглотнул и кивнул. Он понимал, что стоит и неприлично пялится на незнакомого человека. Но он совершенно не знал, что ему делать дальше.
Вдруг мимо него с визгом промчалась мама, чуть не сбив с ног. Она выскочила за дверь и бросилась незнакомцу на шею:
— Юрка, Юрка! — вопила она, — Приехал всё-таки, а я уж и не ждала!
“Как же, не ждала”, — озадаченно поймал Санёк маму на мелкой лжи. По всему выходило, что интуиция Санька подвела, чуть ли не впервые в жизни. Ожидание беды обращалось в какой-то невероятный, совсем неожиданный праздник!
А мама наконец опомнилась, слегка смущённо отстранилась от “Юрки”, взяла его за руку и втащила в квартиру:
— Заходи, заходи, что мы тут на пороге будем. А где вещи твои? Чемоданчик один? Налегке? Ну, здорово! Надолго в наши края?! Заходи, заходи.
“Юрка” спокойно и широко улыбался, входя в квартиру, а потом чуть отстранил маму, протянул руку Саньку и сказал:
— Можно, я буду тебя Саньком называть? А ты меня за это зови Юрой. И на ты. Идёт?
— Идёт… Меня все друзья Саньком называют, — пробормотал счастливый Санёк. Потом виновато добавил: — …и мама… тоже… Саньком…
— Ну что ты выдумываешь, Юр!? — вскинулась мама. — Как это? По имени-отчеству пускай. Ну или хоть дядей Юрой. Что за панибратство, честное слово?
Но Юра чуть поднял руку, выставив ладонь, будто собирался остановить пацана, чересчур разогнавшегося на велосипеде, и сказал удивительное:
— Лара, мы же два мужика. Давай мы сами решим, как нам друг с другом общаться. Так правильно будет. Вот увидишь.
И мама опустила глаза и удалилась в кухню, приказав через плечо каким-то совсем не командирским голосом:
— Тогда руки мыть и — к столу. Мужики…
Юра подмигнул Саньку, наклонился и прошептал ему на ухо:
— Главное — последнее слово всегда женщине оставь. Ей это понравится, а от тебя не убудет.
Санёк ничего не понял, но вид принял максимально понимающий и мастерски подмигнул Юре в ответ.
Юра помывкой рук не ограничился, а оккупировал ванную на целых двадцать минут: “Надо с дороги”. Всё это время Санёк сидел в прихожей на пуфике, как будто боялся, что Юра потихоньку улизнёт из ванной и шмыгнёт вон из квартиры — поминай, как звали.
Санёк размышлял о неожиданном счастье, свалившемся ему на голову. Надо было воспользоваться им по полной. Например, совершенно необходимо выйти с Юрой во двор. Чтобы он был в своей капитанской форме. И чтобы пацаны все сидели на лавочке. И мы пойдём мимо, в сторону хлебного, а я скажу:
— Юра, это — мои друзья, познакомься.
Но домечтать кульминацию Санёк не успел. Юра вышел из ванной уже совсем праздничный и пахнущий одеколоном. Отправились на кухню, долго ахали и охали, цокали языками и качали головами. Их ждал настоящий пир. Стол был плотно уставлен блюдами и тарелками. Икра из синеньких, зразы, мильон салатов, а также тоненько нарезанный голландский и любимая ветчина по три шестьдесят.
— Ты что ли всех бывших одноклассников в гости ждёшь, Лара, не меня одного?
— Да ладно тебе, — засмущалась мама, — давайте уже, садитесь. Голодные же все.
И сели, и начали жадно есть, и болтать, и Юра рассказывал удивительные вещи. Он, оказывается, только что вернулся из далёкой-далёкой Азии. И катался он там не только на слонах, но и на черепахах размером с этот стол. И ел черепаховый суп, а ещё жареную крокодилятину и тушёных лягушек. А в суп там бросают столько жгучего перца и прочих пряностей, что съешь одну ложку — а пота на литр потеряешь. И про ловцов жемчуга, и про рощи уродливых гевей, с которых до сих пор собирают капли драгоценного каучука. И про рисовые террасы в горах, и как на них по колено в воде копошатся люди-муравьи в соломенных шляпах конусом. А у них между ног снуют маленькие рыбки-меченосцы, совсем как у соседского Лёхи в аквариуме. И про сороконожек в руку толщиной, и про медуз, что могут зажалить до смерти.
Санёк слушал его и удивлялся. Сколько бы Санёк не смотрел на черепах на марках или даже по телевизору, он никогда не мог представить их живыми. Юра всего лишь рассказывает, слова говорит, даже не рисует ничего. А Санёк видит и черепаху, и как она голову из воды вытягивает и водоросли с руки ест. Так ясно видит, как будто сам её кормит прямо сейчас…
— А что тебе там показалось самым удивительным? — спросила мама.
— Да там всё — “самое”. Удивительное, странное, ненастоящее, волшебное и страшное. Вот, например, падонги. Это такой народ, небольшой совсем. Живут в горах, рис выращивают. В общем-то, совсем обычные. Но своих женщин они превращают в жирафов. Пятилетним девочкам надевают на шею кольцо. Потом ещё одно, ещё. Колец всё больше и больше, шея вытягивается, вытягивается. Ну вот, смотрите.
И Юра потянулся к снятому на время обеда кителю и достал из нагрудного кармана бумажник. Из крокодиловой кожи, с тысячей кармашков и отделений. Покопался немного и выложил на стол… марку! Большую, как спичечный коробок, с какими-то червячками вместо букв. А изображена на марке — женщина. Женщина-жираф с золотыми кольцами на шее. И так много этих толстых колец, что шея в два раза длиннее, чем ей полагается. Женщина немолодая, вокруг чёрных узких глаз — сеточка глубоких морщин. Но она красивая. И улыбается. Едва заметно, но не печально, а как-то уверенно и мягко, будто Санька успокаивает.
— Видите, какая красотка! Все женщины у них такие. И говорят, что за любой проступок для женщины у этого народа есть только одно наказание — убрать кольца. И тогда шея не выдержит тяжести головы и просто сломается с непривычки, как стебелёк.
— Ужас какой! — выдохнула мама.
И говорила что-то ещё, но Санёк не слушал. Ни её, ни Юру. Он смотрел в эти глаза, на эти кольца, на цветастый головной убор, на загадочную улыбку. Он вдруг почувствовал, какой огромный мир его окружает. Никакие изображения на марках: ни скатов, ни вулканов, ни парусников, ни даже “Союза-Аполлона” почему-то не дали ему этого понимания. А теперь он физически ощутил эту мощь, загадочность и открытость. Огромный мир сейчас улыбался ему с небольшого бумажного прямоугольника. Улыбался мягко и дружелюбно: да, я бесконечный и непонятный, но прекрасный и вовсе не злой. Расти и спрашивай, я буду отвечать на все твои вопросы и покажу все сто тысяч чудес.
Это нужно было хорошенько обдумать, обмечтать. Санёк вернул марку Юре и ушёл из-за стола, оставив их бубнить на кухне о своих взрослых делах. В своей комнате он попытался было нарисовать женщину-жирафа цветными карандашами в тетради в клеточку, но ничего не вышло. Тогда он опять завалился на кровать и уставился в потолок. Санёк лежал и думал о том, что женщины-жирафы никогда не совершают никаких проступков. Потому что ничего на свете не может стоить такого наказания — шеи, сломанной, как стебелёк.
Засыпая, он услышал, как мама спрашивает:
— Ну что ты, когда?
— Да вот завтра, в 11:30 поезд. Проводите?
“Так нечестно!” — хотел громко крикнуть Санёк, но не смог. Женщина-жираф взяла его за руку, а второй рукой обвела вокруг: смотри. И столько вокруг было чудес, что не успел он их все хорошенько рассмотреть до самого утра.
Проснувшись, Санёк выскочил из кровати, как никогда до того не выскакивал. Спросонья ему показалось, что в доме стоит гробовая тишина. “Уехали, без меня!” — ужаснулся он. Выбежал в коридор, взглянул на часы. Только ещё пол-девятого! И тут же услышал, что на кухне чем-то позвякивает мама, а Юра опять оккупировал ванную, и значит, всё нормально. Ни хорошо, ни плохо, а так, как должно быть в этой дурацкой взрослой жизни, о которой так часто говорит ему мама, когда воспитывает.
Санёк повернулся, чтобы пройти на кухню и вдруг заметил на пуфике в прихожей юрин бумажник. Он почувствовал, что больше не решает ничего. Что кто-то за него уже всё решил. Давным-давно, когда прозвенел этот звонок в дверь. Опять мурашки по коже и тянущий холод в животе. Беда, беда, всё-таки беда! Но он уже ничего не мог сделать. Он мог только подойти к пуфику, взять в руки бумажник, быстро найти нужную застёжку, выудить марку, вложенную в прозрачный пакетик для сохранности. Сжав хрустнувший пакетик в кулаке, Санёк положил бумажник на место и кинулся в свою комнату. Прыгнув в кровать, он засунул кулак с маркой под подушку и лежал, унимая сердце, бушующее в каждой его клеточке.
Мама зашла минут через пятнадцать.
— Вставай, Санёк. Пора. Давай чайку попьём и поедем Юру провожать.
Санёк повернулся и посмотрел на маму. В глазах стояли слёзы и хотелось крикнуть, только он не знал, что и кому теперь нужно кричать.
— Сынок, ну что ты?! Юре надо уехать. Правда, надо. Но он обещал приезжать. Иногда. Он приедет, вот увидишь… И опять нам что-нибудь расскажет, интересное.
“Мама, ты ничего, ничего не понимаешь. Не сможешь понять, не сможешь поверить!” Но вместо этого, сухим хриплым голосом:
— Да, мамуля, конечно. Я уже встаю.
Был чай, и были Юрины рассказы, и Санёк не понимал их смысла, но умел смеяться в нужных местах, а сам думал, что ну и что, ничего, он себе ещё такую достанет, а у меня теперь настоящая коллекция будет, и Кит с пацанами обзавидуются, Юра бы понял, если бы узнал, но он ведь не узнает, никто ему не скажет, а потом троллейбус долго тащился через весь город и где-то на дамбе Юра сказал маме:
— Лара, всего на три месяца. А потом — всё, хватит. Сразу к вам вернусь и тогда уже всё сделаем, что положено.
Мама смотрела на него широко открытыми глазами и делала странное, как все взрослые умеют: молча плакала крупными слезами и улыбалась. Санёк не мог решить, жалеть её сейчас нужно или, наоборот, радоваться за неё. И тут вдруг эти мысли куда-то нырнули, растворились, пропали. Его обожгла невесть откуда взявшаяся страшная догадка.
Он никогда и никому не сможет показать самую первую и самую главную марку из своей коллекции! Это невозможно. Рано или поздно все в их крошечном дворе узнают, где он её взял. А значит, он никогда не будет собирать никакую коллекцию. Он никогда не взглянет ни на одну марку в мире. И пусть они все будут из “Сивы”, ему плевать!
Они шли по перрону, и Юра был в своей форме и держал Санька за левую руку. Мама шла справа и тоже держала Санька за руку. И на них все смотрели. И наверняка завидовали. А они почему-то не могли сказать друг другу ни единого слова.
Когда подошли к вагону, Юра всё-таки произнёс дежурное:
— Ну всё, хватит меня провожать. Долгие проводы — лишние слёзы, всё такое. Отправляйтесь домой. Вспоминайте иногда вашего студента. — закончил он совсем неожиданно.
Потом спохватился, засуетился, полез в карман, достал бумажник и начал рыться в нём дрожащими пальцами:
— Только знаешь, Санёк. Я хочу на память. Тебе. Ну, чтобы, значит, не забывал… бедного студента… Да куда же я её… Сейчас, Санёк, дружище, вот засунул её куда-то…
А Санёк пятился, пятился от него по перрону и вдруг начал кричать, срывая голос и мотая головой:
— Не надо! Не смей! Дядя Юра! Не вздумай! Ненавижу! никогда… не приезжай… Видеть тебя не могу!!! Оставь нас с мамой в покое! Знать тебя не хочу! Забуду через две минуты!
И развернувшись на пятках, Саня ринулся сквозь толпу прочь. От него, от неё, от себя. И от женщины-жирафа, которая печально улыбалась ему вслед, медленно снимая с шеи одно кольцо за другим.
Впервые опубликовано в сборнике рассказов «Ковчег» (2019, изд-во «Городец»)
Ссылки по теме:
Сборник "Ковчег" в магазинах Лабиринт, Городец